Фото: iskusstvo-tv.ru

Пошли мы с Лёкой Ж. в «Ахтунг, бэби, капут» на презентацию умной книжки умного человека — Александра Куприяновича Секацкого, последнего живого философа XX века.

— Умный человек сегодня большая редкость, — как-то мечтательно сказала Лёка Ж.

— Да, — сразу согласился я. — А тем более автор умной книжки.

— Точно, — оживилась Лёка Ж. — Во-первых, не всякий автор книжки — умный. А во-вторых, не всякий умный пишет книжки. Чаще как раз наоборот. Вот какая-нибудь Олечка Бузова или Люсенька Алексеева из «Дома-2» — или «Дома-3»? ну неважно — написали книжки, а ума че-то у них не прибавилось.

Люся Алексеева это наша с Лёкой Ж. любимая писательница. По Сети гулял фрагмент ее бестселлера с такой фразой: «Испытав на себе все «прелести» застекольной жизни в книге все переживания и акклиматизацию в периметре ребят я описываю как свои». Запятые расставьте сами. Видимо, корректоры утонули в этом потоке словонедержания и на прощание махнули рукой на пунктуацию.

— Да уж, — продолжил я увлекательную беседу. — Умный человек сегодня автором не станет. Вот, например, президент Медведев книг не пишет, и это выгодно отличает его от тех же Алексеевой и Бузовой.

Лёка Ж. хотела возразить, но соблюдая политкорректность, вежливо промолчала. К тому же мы подошли к клубу, и разговор прервался как бы органично.

В «Ахтунг, бэби, капут» уже собрались почитатели таланта Александра Секацкого, и усесться, к неудовольствию Лёки Ж., оказалось совсем некуда.

Но мы как умные люди пробрались к бару и крепко заняли место у стойки. Вернее, у стойки пристроился я, а Лёка Ж. возлегла на меня стоя.

Едва мы расположились поудобнее, как узнали, что попали вовсе не на презентацию, а на встречу автора с благодарными читателями, которая будет проходить в форме приятной беседы.

Началась она с энергичного вступления Виктора Леонидовича Топорова, представительного литературоведа, переводчика, публициста, колосса издательского дела Петербурга с интеллигентно растрепанной бородой.

Уверенно взяв микрофон аки жезл, Топоров в свойственной ему едкой манере помянул недобрым словом некоего гнусного автора гнусного памфлета, пытавшегося обнаружить в творении Секацкого признаки релятивизма, и призвал не требовать от философа утилитарных истин, а наслаждаться исключительно красотой слога.

Затем сам Александр Куприянович, вооружившись переданным Топоровым микрофоном и помахивая им как гаишник палочкой, начал рассуждать о зыбком месте истины в современном мире — в университетской ли она аудитории, в окнах ли масс-медиа, или где-то совсем в другом, неизвестном нам, месте.

Увы, новой книжки Секацкого мы с Лёкой Ж. не читали, поэтому к благодарным читателям отнести себя никак не могли. Пришлось попросить у бойкого бармена вина для меня и мохито для Лёки Ж. — какая ж приятная беседа без алкоголя.

Бармен внимательно выслушал нас и ушел выполнять другие заказы.

Минут через тридцать, когда он вернулся к нам с вином и мохито, Секацкий как раз почти точно определил место истины — она не в окнах масс-медиа и не в университетской аудитории.

Достигнув столь серьезных подвижек в рассмотрении вопроса, Александр Киприяныч как-то незаметно переключился на особый статус, который придает автору книга — в отличие от телевидения.

— Сегодня все пишут книги — повара, певицы, телезвезды, какие-нибудь Люси Алексеевы и Оли Бузовы… Книга закрепляет и за автором и за субъектом статус в вечности. Никакое телевидение с его гигантскими рейтингами не способно…

— Кто ж не хочет наследить в вечности-то? — неожиданно услышал я веселый голос из зала и не сразу осознал, что он принадлежит Лёке Ж. — Да побольше-побольше… А что это за куча на пути? Осторожнее-осторожнее, это Оленька набузила…

Странно, неужели Лёку Ж. развезло от стакана мохито? И тут в ее руке блеснула металлическая фляжка, которую она прятала в сумочку. Чертовка подливала себе коньяк!

Я схватил Лёку Ж. за руку в тот самый момент, когда Секацкий решил вступить в беседу с новоявленной благодарной читательницей, то есть Лёкой Ж., и неожиданно перекочевал от статуса автора к языку подонков.

— Язык подонков уничтожает последние представления о грамотности, — вещал Александр Куприяныч. — Утрачено само понятие орфографии, орфоэпии… Изменение языка неминуемо ведет к трансформации сознания. Электронная почта ликвидировала эпистолярный жанр. Тинейджеры утратили навык чтения про себя — они способны читать только вслух. Причем стимулятором к чтению служит исключительно визуальный объект…

Вряд ли Секацкий излагал свои мысли столь тезисно — скорее всего это в моей памяти закрепились какие-то осколки, потому что Лёка Ж. не давала сосредоточиться. Она рвалась вступить в дискуссию.

Мне стоило трудов закрепить ее в стояче-лежачем положении, дабы избежать конфуза. К счастью, микрофон у Секацкого взял Топоров, который сходу опроверг тезисы последнего живого философа:

— Вопреки моей просьбе Александр Куприянович сам встал на релятивистские позиции, и это сразу привело его к довольно странным, мягко говоря, выводам. Электронная почта вовсе не ликвидировала эпистолярный жанр — она его, можно сказать, возродила. Почему перестали писать письма от руки? Потому что у нас не было пневматической почты, как, скажем, в Англии, в девятнадцатом веке — когда письмо уже минут через десять доставлялось адресату. Наша почта в лучшем случае доставляла недели через две, да и то без гарантии доставки. А электронная почта создала нормальный, цивилизованный канал связи… Теперь про язык подонков. Сегодня это, пожалуй, единственный способ сохранить грамотность. Потому что там ценится способность сделать максимальное количество ошибок в одном слове. А для того, чтобы их сделать, надо знать, как слово пишется правильно…

— Правильно! — закричала Лёка Ж. и ринулась к Топорову. — Правильно! Я с вами совершенно согласна, Виктор Леонидович!

Удержать Лёку Ж. я не успел, и через секунду она уже сжимала микрофон, с которым делилась наболевшим:

— Язык подонков это лингвистическая игра культурных, интеллигентных людей. И для того, чтобы в ней участвовать, нужно обладать не только стопроцентной грамотностью, но и языковым опытом, и, я бы даже сказала, языковой интуицией. Иными словами, язык подонков — это яркое проявление амбивалентности языковой самоидентификации. Ведь что такое язык? – Лёка Ж. обвела взглядом притихший зал и раскрыла тайну: — Это не нечто раз и навсегда застывшее, зафиксированное в словарях и учебниках! Язык это живой процесс, постоянная, непосредственная трансформация вербальных знаков! Именно язык подонков позволяет испытать это, опробовать на различных каналах коммуникации!

Раз речь зашла о каналах коммуникации, то значит, процесс стал неуправляемым. Я поспешил к Лёке Ж., и пока поклонники Секацкого аплодировали его антагонистке, шепнул:

— Лёка, отдай микрофон.

Лёка Ж. сфокусировала на мне взгляд и после некоторого колебания согласно кивнула. Она вернула микрофон Александру Куприянычу и, пошатываясь, присела в реверансе.

Куприяныч заметно оживился… Я потащил Лёку Ж. на улицу.

Свежий воздух подействовал на Лёку Ж. Глубоко вздохнув, она печально произнесла:

— Ну почему Секацкий так гонит?

— Ты не права, — вступился я за Секацкого. — Ничего он не гонит. Александр Куприяныч существует в своем, довольно герметичном мире. И не собирается подстраиваться под окружающую действительность. Он подстраивает ее под себя, так что зазоры и прорехи ему совсем не мешают. В общем-то, и правильно делает. Не подстраиваться же ему под Олю Бузову, не к ночи будь помянута. Он ведет свою… хм… лингвистическую игру…

— Да, наверное, ты прав, — грустно ответила Лёка Ж. — Но, знаешь, с языком подонков он погорячился.

— Лёка, ты сама-то поняла, что ты там несла про амбивалентность языковой самоидентификации?

— Конечно! — бодро отозвалась она. — Я полностью согласна с Топоровым. Без «языка подонков» грамотность сегодня не выживет…

— Лёка, о чем ты говоришь! — ужаснулся я. — Девяносто процентов населения Сети не знает, как пишутся возвратные глаголы. Как видят «-тся», так рука сама тянется мягкий знак поставить. Да что там! Некоторым писателям уже и не объяснить, почему в случае «мне нравится» мягкий знак писать не нужно, а в «хочу нравиться» — надо.

В качестве ответного аргумента Лёка использовала язык, который показала мне прежде, чем скрылась в метро.

Вернувшись домой, Лёка Ж. первым делом открыла «Контакт» и обнаружила, что в друзья к ней просится Монияк Графаман. Чтобы отбить у Маньяка всякое желание не только дружить с Лёкой Ж., но и вообще с кем-либо из грамотных людей, которым известно о соединительной гласной «о», Лёка Ж. решила завести с ним беседу о месте литературы в современном мире. Обрисовав вкратце непростую судьбу русской словесности на сломе исторических эпох — от революции семнадцатого года до воцарения сетевого новояза, — Лёка дошла до фразы «а современная русская б…».

И тут с удивлением поняла, что из головы у нее напрочь вылетело, как это пишется: «биллетристика» или «беллитристика». Она открыла «Яндекс» и ввела в поисковую строку сразу два слова. «Яндекс» поинтересовался: «Возможно, вы искали «белитристика»?»

«Чертовщина какая-то!» — подумала Лёка Ж. Нет, «белитристику» она точно не искала.

Лёка Ж. еще раз посмотрела на загадочное слово, бросила взгляд на аватарку Графамана, лицо которого было скрыто под надвинутой на лоб широкой кепкой и ничего приятного не предвещало, и написала: «блядристика».

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>